Прошло 10 лет с сентябрьских взрывов жилых домов в Москве и Волгодонске. И более пяти лет с окончания судебного процесса в Мосгорсуде, который проходил в закрытом режиме. В ходе этого процесса были закреплены и «запротоколированы» немногие к тому времени известные сведения о событиях 1999 года. Справедливости ради заметим, что это было сделано не только с учетом мнения одного лишь обвинения. Но, к сожалению, у следствия и суда так и не получилось систематизировать все данные и восстановить картину преступления.И хотя «поиск истины» в Уголовно-процессуальном кодексе РФ теперь не провозглашается главной целью, важно понять: что не смогли или не захотели выяснить следователи, прокуроры и судьи? Что осталось за «скобками» процесса? И почему по итогам расследования взрыва дома в Буйнакске нет такого количества вопросов и недоумений? Ведь там пойманы (или назначены) как исполнители, так и организаторы. И сроки им даны немалые, и жертв их злодеяний было много. Только ли потому, что на Кавказе за эти годы ко всему привыкли или из-за разницы в обстоятельствах и общественном резонансе?
Немаловажно, что московское следствие шло по пути, который не раз указывали сверху. «Мотив этих взрывов нами установлен, - заявил «Известиям» (29.04.2003) источник в Генпрокуратуре РФ. - В августе боевики во главе с Басаевым напали на несколько приграничных с Чечней дагестанских сел. Федеральные силы их оттуда выбили, что, по сути, дало толчок к началу новой контртеррористической операции. Отдавая приказ о взрывах, Басаев, с одной стороны, мстил за погибших «товарищей», а с другой - хотел запугать. Он рассчитывал таким образом надавить на политическое руководство страны и остановить российских военных и сотрудников спецслужб».
Неудобных вопросов по поводу расследования дела о терактах не возникло бы при полной открытости и ясности итогов этого расследования.
Насколько можно судить по информации, которая просачивалась в начале 2004 года из закрытого зала суда, ни Марина Комарова - судья, которая вела много фээсбэшных дел, ни прокуроры такой сверхзадачи явно не ставили. То же самое можно сказать об обвиняемых Деккушеве и Крымшамхалове (явно имевших отношение к тем терактам) и их адвокатах. Да и о потерпевших.
Представители государства не рвались вникать в тайны событий и недочеты следствия. По крайней мере не стремились узнать больше того, что нужно для обвинения и наказания только этих подсудимых, которые живыми попали в руки правосудия. Остальные, недожившие или скрывавшиеся, так и остались в тени процесса, а вместе с ними и многие факты.
Значит, это наше с вами дело - понять и оценить работу, которую провели правоохранительные органы, а также попытаться выяснить, какие материалы не вышли на свет божий и почему так произошло.
Всем этим занялись несколько человек, не обладающих полномочиями следователей и оперативно-разыскными возможностями спецслужб. Мы - члены Общественной комиссии, созданной весной 2002 года по инициативе покойного Сергея Юшенкова при деятельном и независимом участии нескольких исследователей за рубежом.
Хотя судебное рассмотрение дела давно завершилось, некоторые важные фигуры так и остаются вне общественного внимания. Некоторые свидетели, по личным соображениям, не желают быть объектом небезопасного для них интереса. А бывший сотрудник ФСБ Михаил Трепашкин, став адвокатом потерпевших, столкнулся с уголовным преследованием и схлопотал срок в колонии, то есть оказался «выведен» за пределы процесса. А ведь не исключено, что в ходе разбирательства он мог задать «нехорошие» вопросы.
Событийная канва дела о терактах довольно проста. Летом 1999 года несколько человек изготовили и перевезли некое взрывчатое вещество в Москву и Волгодонск, где его и взорвали под многоэтажными жилыми домами. Довольно стройная эта версия хорошо исследована следствием. Признательные показания двух доживших до суда обвиняемых в подготовке московского и совершении волгодонского терактов подтверждаются собранными по делу доказательствами. Но вместе с тем есть серьезные неясности, которые так и не удалось устранить за эти годы.
Наши вопросы относятся не только к тому, что наверняка присутствует в материалах уголовного дела, но и к тому, что в его рамках не исследовалось или частично не дошло до суда.
Первый вопрос связан с показаниями (на суде и до суда - членам нашей комиссии) арендодателя помещения в доме на ул. Гурьянова - Марка Блюменфельда. Прибыв на место взрыва в ночь на 9 сентября, он помог составить фоторобот субарендатора, приходившего до этого к нему дважды с паспортом на имя некоего Лайпанова. И тогда, и на суде Марк Блюменфельд сомневался в том, что это был тот самый Ачемез Гочияев, который был назван следствием главным исполнителем московских терактов.
Марк объяснял это так: он не был согласен с совпадением двух фотороботов ни в «Лефортове», когда над ним висело обвинение в причастности к взрывам, ни потом на свободе, ни под присягой свидетеля на процессе. Первый «портрет» он составил сам ночью после первого взрыва. Второй (гораздо более похожий на фото истинного Гочияева) предъявило следствие, которое получило его из других источников.
Однако на суде сторона обвинения сформулировала вопрос следующим образом: «Кто на показываемых вам трех фото (уже не фотороботах) более всего похож на человека, арендовавшего помещение на ул. Гурьянова?»
Блюменфельд указал на фото Гочияева, исходя из того, что два других лица были абсолютно не похожи на того, с кем он заключил договор субаренды накануне 9 сентября 1999 года.
Эти показания не опровергают того, что могло быть два человека: № 1, реальный арендатор, предъявивший паспорт Лайпанова и описанный Марком на первом фотоработе как лицо «интеллигентного вида», и № 2 - тот, кто был опознан как Ачемез Гочияев.
Это, разумеется, не означает, что следствие всучивало Блюменфельду и суду Гочияева вместо некоего другого человека. Но суд и не рвался точно выяснить, были ли это двое разных людей: Гочияев со всем, что о нем известно, и некто другой, снимавший помещение.
В любом случае это обстоятельство чрезвычайно важно с точки зрения возможной вины Гочияева или другого человека (или их совместной вины), хотя и не служит доказательством прямой причастности ФСБ к терактам. Это лишь показывает, что следствие считало подозреваемым уже тогда «вычисленного» Гочияева, а не кого-то неизвестного. Естественно, так бы вел себя любой следователь, особенно в ситуации, когда преступники взрывают жилые дома. Но почему суд не акцентировал внимание на том, что Гочияев мог быть не один?
В деле есть показания и других свидетелей, которые в те дни видели человека, регистрировавшего свою фирму и снимавшего потом разные помещения. Практически все эти свидетели согласились с тем, что фоторобот или реальное фото Гочияева очень напоминают им того человека. Но всех их по разным причинам на суд не приводили, а Блюменфельда почему-то привели и подробно опрашивали, хотя он не был вполне согласен со следствием. Несколько странно для тех, кто прячет концы в воду.
Суду и прокурору явно не нравились сомнения этого главного свидетеля в идентификации Гочияева (проведенной с заметными оперативными и процессуальными погрешностями). Значит, основная задача исследования этого вопроса пока не выполнена, и остаются сомнения: был ли Гочияев один, или арендовать помещение приходил кто-то еще?
Второй вопрос. Адвокат потерпевших, в прошлом сотрудник ФСБ Михаил Трепашкин, по первому фотороботу опознал человека, которого ранее в 1999 году он сам и ряд других людей видели в совсем иной ситуации. Им якобы являлся некто Владимир Михайлович Романович, агент ФСБ, который специализировался на внедрении в чеченские группировки и который через несколько месяцев после терактов погиб на Кипре, попав там под машину.
Это очень сильное утверждение, которое необходимо было подробно изучить в ходе разбирательства: задать вопросы подсудимым, свидетелям, самому Трепашкину и другим указанным им должностным лицам - ведь многие из них якобы неплохо знали Романовича и Гочияева. Интересно также, проверялись ли слова самого Гочияева (из его открытых писем) о том, что им при аренде помещений руководил хороший знакомый, с которым они учились в школе. Гочияев к тому же намекал на связь этого знакомого с ФСБ.
Время и возможности для проверки были. Но суд откровенно этим не интересовался. Михаила Трепашкина, который как адвокат потерпевшей стороны мог бы поднять этот вопрос, в зале заседаний не оказалось. Ему, как известно, подбросили пистолет, а затем предъявили обвинение в хранении нескольких патронов и разглашении гостайны.
Конечно, это еще не доказательство. По приблизительному описанию, составленному Блюменфельдом в ночь после взрыва, узнать человека, которого видел ранее только на фото (как говорит Трепашкин), довольно сложно. И вспомнил Трепашкин об этом лишь через несколько лет в интервью «Московским новостям» (хотя в 1999 году, по его словам, сообщил начальству ФСБ и передал фото). Но почему до этого никогда не говорил о Романовиче Общественной комиссии? Ведь мы работали в контакте с Михаилом Трепашкиным долгое время. Неужели это была адвокатская заготовка для закрытого суда, а нам коллега такое разоблачение ФСБ не доверил?
Впрочем, проверить версию о Романовиче суду следовало бы в любом случае. Точно так же, как руководству ФСБ следовало разъяснить обществу: был ли у них в 90-е годы внештатный сотрудник Владимир Михайлович Романович и что с ним стало?
Третий вопрос. Один из ключевых эпизодов расследования связан с именем Татьяны Королевой, которая была причастна к регистрации фирмы Гочияева. По поддельному паспорту на имя Лайпанова он затем арендовал помещения в домах, где была заложена взрывчатка. По сообщениям прессы, Королеву задержали в промежутке между первым и вторым взрывами, но утром 13 сентября отпустили. Позже в прессе появились сведения со ссылкой на источники в правоохранительных органах, что Королева якобы была любовницей Гочияева и бежала вместе с ним в Чечню.
Однако теперь имеются сведения, полученные в ходе судебного следствия. Суд допросил свидетельницу, которая показала, что именно она регистрировала фирму Гочияева «Брэнд-2» вместе с другими своими сотрудниками, в том числе и Королевой, - и все они видели террориста. Причем всех этих свидетелей тогда быстро нашли, допросили по этому поводу и отпустили.
Но почему же судом не была допрошена Королева, которая жила в Москве и которую в публикациях 1999 года объявили чуть ли не подельницей Гочияева, хотя на самом деле они «пересеклись» лишь за считаные дни до взрывов? Отчего прокуратура в судебном заседании не опровергла публичных обвинений о связях Королевой с ФСБ и что скрывало по ее поводу следствие, которое было столь откровенно в информировании общественности той памятной осенью?
Конечно, нам ответят, что на процессе обвиняли не Гочияева, что суд не вправе выходить за рамки предъявленного обвинения. И действительно по своей инициативе суд этого не может. Но раз уж сторона обвинения вызывала много свидетелей по московским эпизодам, не лучше ли было заодно выявить непричастность к террористам Владимира Романовича, Татьяны Королевой и иных лиц? Ведь это было сделано в отношении работавших с ней других «регистраторов» фирм. Зачем же откладывать это дело до поимки Гочияева?
Четвертый вопрос. На суде не появились двое немаловажных свидетелей по тому же эпизоду на ул. Гурьянова. Ведь Марк Блюменфельд в ходе следствия показал, что сдать помещение в доме человеку с паспортом на имя Лайпанова ему активно помогали сотрудники МВД - некто Исмаилов и Верблюд. Они тоже видели «субарендатора» до взрывов и явно были заинтересованы в получении дохода от такой субаренды. Один из этих сотрудников был с Петровки, 38, другой был местным рубоповцем. Оба заинтересовали следствие и провели в «Лефортове» некоторое время.
Нет оснований подозревать их в причастности к подготовке теракта, но отчего же этих людей, которые по идее должны обладать профессиональной памятью на лица, не вызвали в качестве свидетелей?
Пятый вопрос касается сопоставления результатов разных экспертиз, призванных определить химический состав взрывчатки, ее количество, расфасовку по мешкам, характеристики их затаривания и так далее. Необходимо было сопоставить «параметры»: 1) того, что готовилось и складировалось в Кисловодске с участием Крымшамхалова и Деккушева; 2) того, что было привезено в Москву и найдено потом не израсходованным на Краснодарской, 70 и Борисовских Прудах; 3) и того, что было идентифицировано как следы взрывов двух зданий в Москве и одного в Волгодонске.
Суд не уделил серьезного внимания сопоставлению данных всех проведенных в ходе следствия экспертиз. На заседания не вызывались эксперты, что не дало полной возможности защите и представителям потерпевших задать им важные для выяснения истины вопросы.
А ведь есть еще и другие экспертные материалы. Где-то хранятся или отсутствуют (что тоже может быть показательным) аналогичные сведения о мешках сахара (или гексогена), недоиспользованных при имитации подготовки теракта в Рязани все в том же злополучном сентябре 1999-го. Были то учения ФСБ или иные мероприятия, но завоз и способ упаковки тех мешков было бы важно сравнить с перечисленным выше.
К тому же среди материалов рязанского следственного дела, если оно вообще состоялось, могли бы оказаться и следы хранения похожих мешков в воинской части около этого города. Добиться раскрытия информации о рязанских учениях ФСБ не получилось, хотя этой эпопее много внимания было уделено в ходе тяжбы депутата Госдумы Сергея Ковалева с Генеральной прокуратурой.
К поставленным здесь вопросам не- поздно вернуться и сейчас. Если в этом деле не осталось никаких тайн, то государство должно быть заинтересовано в раскрытии всех обстоятельств событий 1999 года, и мы по-прежнему готовы в этом помочь.
novayagazeta.ru
Комментариев нет:
Отправить комментарий